«Крах банка». Картина Владимира Маковского (1880 год)
11 октября 1875 года отмечено первым в истории России банкротством частного банка — Московского коммерческого ссудного, запечатлённого на картине художника-передвижника Владимира Маковского «Крах банка». Вслед за ним начался нашумевший судебный процесс, который длился с осени 1875 по осень 1876 года.
Начиналась эта история так. Устав Московского коммерческого ссудного банка был утверждён Министерством финансов в 1870 году. Его капитал составил 3 млн рублей, а учредителями выступала группа уважаемых московских купцов и предпринимателей. Председателем правления банка стал Даниил Шумахер, в прошлом занимавший пост управляющего городским ломбардом, а впоследствии получивший престижную должность московского городского головы. Директором-распорядителем по рекомендации Шумахера избрали бывшего управляющего канцелярией генерал-губернатора Москвы, гласного городской Думы Григория Полянского. В руководстве банка также состояли многие авторитетные и уважаемые московские предприниматели — например, владелец сахарного завода и двух хлопчатобумажных фабрик Н. М. Борисовский, табачный фабрикант Н. М. Бостанджогло. Конечно, такие уважаемые горожане, возглавившие банк, вызывали повышенное доверие у вкладчиков. Но никто тогда не обратил внимания на то, что у банка не было не только контролирующих, но даже крупных акционеров, которые могли бы влиять на действия директора банка. Фактически он находился в руках управляющих, которых никто толком не контролировал.
Но и высшее руководство банка не обладало должным опытом управления: банковский сектор Российской империи 60—70-х годов XIX века испытывал острый кадровый голод. Опытных специалистов не было и в области операций с иностранными ценными бумагами. Поэтому не удивительно, что в 1871 году директором по зарубежным банковским операциям стал Густав Ландау — человек с весьма неоднозначной репутацией, который до приглашения в Московский коммерческий ссудный банк руководил обанкротившейся банковской конторой в Варшаве. Его жалованье составляло огромную по тем временам сумму — 12 тыс. рублей в год.
Как выяснилось позже, Ландау использовал свою должность в Москве для личного обогащения. Покупая иностранные ценные бумаги, он отражал в бухгалтерской отчётности суммы, которые были намного выше реально уплаченных, разницу же клал в собственный карман. Контролировать его было практически невозможно, так как Ландау предпочитал вести отчётность на немецком языке, который мало кто знал из членов правления.
В 1873 году в Европе начался острый экономический кризис. Банк нёс серьёзные убытки по всем операциям на европейских рынках, но никто в руководстве, кроме Ландау, не знал об этом. Чтобы скрыть неудачные операции с иностранными ценными бумагами и компенсировать возникшие убытки, директор по зарубежным операциям вступил в переговоры с немецким железнодорожным магнатом Бетелем Генри Струссбергом. В Европе к тому времени репутация Струссберга была уже изрядно подорвана, он проявил себя далеко не самым чистоплотным предпринимателем. Однако в России о проблемах немецкого «железнодорожного короля» мало кто знал. Кроме того, Струссбергу покровительствовал русский «железнодорожный король» Самуил Поляков, который и познакомил его с Густавом Ландау. Струссберг, получив при помощи Полякова заказ от Курско-Харьковской железной дороги на поставку полутора тысяч железнодорожных вагонов, договорился с Ландау и Полянским о выдаче кредита под залог вагонов, уже произведённых его заводом в Богемии. Затем поставки прекратились, а немецкий грюндер продолжал получать кредиты — теперь под залог акций незавершённой Немецко-Богемской железной дороги, которые к тому времени уже не котировались в Европе. Всего Струссберг получил от Московского коммерческого ссудного банка кредитов на сумму в 8 млн рублей. В свою очередь, кредиты были обеспечены реальным залогом только на 1 млн. В ходе судебного процесса по «делу Струссберга» было установлено, что Ландау и Полянский получали щедрые взятки от немецкого «железнодорожного короля» (около 160 тыс. рублей).
К середине 1875 года отголоски европейского экономического кризиса наконец докатились и до России. Осенью многие клиенты, напуганные неблагоприятными слухами, стали спешно снимать с банковских счетов свои деньги. Крепкие банки смогли устоять в этой ситуации, а вот Московский коммерческий ссудный, с его поддельной отчётностью, не выдержал: 10 октября он прекратил выдачу денег вкладчикам. Уже вечером купец Алексеев (будущий московский городской голова) обратился к прокурору, и в тот же день совет банка был арестован. В ходе следствия выяснилось, что члены совета поняли всю тяжесть ситуации за два–три дня до краха. Они немедленно продали свои акции и сняли со своих счетов все деньги.
11 октября Московский коммерческий ссудный банк прекратил все операции, но безрезультатные набеги вкладчиков продолжались ещё несколько дней, до 15 октября. В «Финансовом обозрении» №42 от 1875 года отмечалось: «Нет в настоящее время ни одного уголка в Москве, где бы не говорилось о катастрофе, постигшей здешний коммерческо-ссудный банк».
13 октября начался судебный процесс, получивший название «Дело Струссберга». В ходе него была установлена финансовая нечистоплотность Полянского и Ландау, признанных виновными в расхищении банковских средств и отправленных на год в ссылку в Томскую губернию. Струссберга выслали из России без права въезда. Одному из членов совета объявили выговор, а всех остальных оправдали. Что же касается вкладчиков, то большая часть убытков была покрыта казной, и вкладчики в конце концов получили по 75 копеек за каждый вложенный в банк рубль.
Этот крах имел далекоидущие последствия для банковской системы страны. Государство перестало выдавать новые банковские лицензии, и на следующие 35 лет количество акционерных коммерческих банков остановилось на цифре 40. Но главное состояло в том, что для поддержания банков, которые испытывали трудности, государство стало выдавать им дешёвые кредиты. Если банки всё же разорялись, их тайно санировали за казённый счёт, ничего не объявляя вкладчикам, а иногда казна секретно выкупала их и продавала новым хозяевам. В итоге следующий крах крупного банка случился лишь через 27 лет.
Испугались и потенциальные клиенты банков. Если до краха Московского коммерческого банка банковские вклады росли в среднем на 30—40% в год, то теперь публика предпочитала хранить свои сбережения в государственных облигациях и гарантированных государством ценных бумагах железнодорожных компаний.
Прокурор Московского окружного суда Пётр Наркизович Обнинский, который непосредственно участвовал в расследовании обстоятельств банкротства Московского коммерческого банка, так описывал запечатлённое Маковским событие в своих «Воспоминаниях»: «Вся Никольская, тротуары и мостовая, была буквально запружена народом. Толпа рвалась вперёд, еле сдерживаемая полицией и конными жандармами, размахивала руками, кому-то грозила, чего-то отчаянно требовала и остановилась у большого каменного дома на конце улицы, встретившись с другой подобной же толпой, напиравшей с противоположной стороны… Толпа была самая разнообразная: светские барыни, отставные солдаты, деревенские священники, помещики, сельские старосты, монахи и масса не причастных к «делу» зевак… Преобладал вообще «серый» элемент, наглядно свидетельствуя, что всех больше пострадали от краха неимущие классы, что растрачена трудовая копейка, что отняты последние сбережения. Всеобщее тревожное раздражение достигло своего апогея, когда толпа, прорвав полицейский кордон, бешено ринулась в банк. В конторе, первой от входа, шла невообразимая сумятица. Директор-распорядитель был буквально прижат к стене иступленной толпой вкладчиков и акционеров, требовавших назад свои деньги. Осыпаемый проклятиями и ругательствами, бледный как полотно, со стиснутыми зубами, стоял он за своей конторкой, судорожно скрестив руки на тяжело вздыхающей груди, в глазах блестели слезы. А кругом неистовый шум и гам, дикий, истерический хохот женщин, сдержанные рыдания, стоны и опять проклятия, и проклятия. То там, то сям виднелись и иные жертвы… старушка, бессильно раскинувшаяся на стуле, с запрокинутой головой и опущенными веками; около неё суетилась заплаканная дочь; пузырёк с каплями дрожит и прыгает в руке, и она никак не может попасть им в рюмку с водой; «севастопольский герой» на деревянной ноге и с медалями во всю грудь; он сидит, как изваяние, и тупо уставился в пол; старичок, деревенский священник, охватив заскорузлыми руками трясущуюся голову, присел на подоконнике; около него рассыпаны какие-то бумаги — вероятно, церковное некогда достояние; рядом с ним дама прислонилась лбом к стеклу, и плечи вздрагивают… А с улицы напирают новые и новые толпы с преобладанием того же серого элемента: банк пользовался безграничным доверием в особенности от этой серой, трудолюбивой мелкоты».
Выводы (исторический и финансовый)Первое банкротство частного банка стало и первым опытом участия государства в урегулировании его долгов перед вкладчиками
До краха Московского коммерческого банка банковские вклады росли в среднем на 30–40% в год. После него публика предпочитала хранить свои сбережения в государственных облигациях и гарантированных государством ценных бумагах железнодорожных компаний